Но тогда про что, спросит меня читатель, эти 320 страниц пусть и крупным шрифтом? Все-таки что-то да должно происходить. Должно или не должно – вопрос дискуссионный, но в данном случае Эдуард Веркин предлагает нашему вниманию подробное описание обычного курортного отдыха. Только на Кубе. Герой без цели ходит туда-сюда, то здесь поест, то тут попьет, то на пляж сходит, то посмотреть местную достопримечательность съездит. И опять же много наблюдений, интересных, парадоксальных, забавных. А на заднем плане гонят филологическую чушь родители и маячит Анна. Порой рассказ все-таки фокусируется то на матери, то на отце, то на Анне, но по итогу расфокусировка неизбежна, смотри финальную главу. Читать все это занятно, но ощущение того, что вот-вот обнажатся смыслы, что станет ясно, зачем Веркину потребовалось написать «Пепел Анны», не отпускает. Правда, даже в финальной главе ясно не станет. Хотя автор щедро разбрасывает всевозможные намеки на это: повторяющиеся метафоры как бы что-то нам должны сообщать, рассказчик путается в днях (частенько говорит, что вот это было вчера, но на самом деле мы понимаем, что уже несколько дней прошло), горбуны подозрительные бродят по закоулкам, кошки опять же пропали, местные жители напряженно слушают радио, а улицы Гаваны порой оказываются зловеще пустынными. Но все это прописано так, словно все те же жара, лень, конформизм мешают Веркину довести дело до катарсиса.

У Эдуарда Веркина почти всегда есть пространство для интерпретации: в «Кусателе ворон» с Капанидзе все вроде бы понятно, пусть автор и не объясняет в лоб; в «Герде» посложней, но все равно получается более или менее однозначно прочитать всю эту шьямалановскую историю; в «ЧЯПе» тоже можно найти пусть и не единственное, но вполне себе правдоподобное объяснение странному поведению ЧЯПа. (Это три книги Веркина, которые я прочитал до «Пепла Анны», потому к ним и отсылаю.) Но, собственно, в рассматриваемом «Пепле Анны» это пространство столь велико, что тут уже в ход идет не интерпретация, а форменное додумывание, фантазирование на тему, попытка за автора что-нибудь да изобрести. Ну, понятно, нам-то тут жара, лень, конформизм не мешают.

Ясно, что что-то происходит, что-то, ну, не очень. Отец главного героя об этом знает, но ему по штату положено, он, в конце концов, неплохой журналист. Не просто так он подсовывает сыну Анну, она, как выясняется ближе к той самой финальной главе, дочь сегурососа, то бишь здешнего эфэсбэшника. Мать предпочитает происходящее игнорировать, книжки ей важней. Сын ничего не понимает. В той самой финальной главе его, правда, сильно так накроет, и из всего ее сюра, вообще, можно вылепить кучу объяснялок, но ничего конкретного рассказчик не выдаст. А намеки такие, что всякая фантастика и мистика так и напрашиваются. Держите меня семеро, но вот, что можно сообразить из этого материала.

Никто не мешает понимать происходящее, например, следующем образом. В большом мире началась мировая война, и с острова уже просто так не выберешься. Необязательно война между государствами Земли, не исключается и вторжение инопланетян.

Можно и еще про инопланетян надумать. Но только без вторжения. Наоборот – пришельцы покидают Землю, нанаблюдались, так сказать. А рассказчику выпало в какой-то момент увидеть их исход.

Или вот. На самом деле все герои умерли. Они в этаком лимбе. Это объясняет и то, что рассказчику кажется, что он находится на краю земли, и путаницу во времени, и странное поведение некоторых случайных персонажей. Анна в таком ключе может быть ангелом, который должен привести рассказчика к определенному осознанию своего нынешнего статуса в мире, но, как мы помним, жара, лень, конформизм... Да и горбуны, кстати, в таком вот ракурсе заставляют вспомнить «Небо над Берлином» Вима Вендерса.

Кстати, необязательно герои находятся в лимбе. Это история может быть прочитана и как описание существования (ну, не использовать же слово «жизнь») призраков среди живых. И снова возникает киноассоциация, на этот раз «Другие» Алехандро Аменабара.

А теперь внимание: все эти домыслы, в общем-то, бессмысленны, так как сам Эдуард Веркин проговорился. «Пепел Анны» был первоначально опубликован в журнале «Урал» (№9 за 2017 год). Заметим, что, конечно, подростковую прозу в этом журнале не публикуют; в общем, с аудиторией в данном случае понятно – большая литература, внежанровые штучки, можно и за нос водить, критики сами додумают. По случаю публикации Веркин сообщил следующее: «Книжка писалась при жизни Фиделя, но о смерти Фиделя. Но он опередил. Впрочем, остался Рауль, так что все это вполне актуально… Прибыв в Гавану, главный герой застает последние дни великого, но прогнившего и прохлопанного эксперимента по построению будущего». Вот так вот, дорогие товарищи: никаких мировых войн, инопланетян, звездолетов, лимбов и ангелов. Все предложенные интерпретации отправляются в мусорку. Хотя, конечно, даже в таком прочтении ассоциации с «Небом над Берлином» вполне закономерны, а вот «Другие» – мимо.

Потому получается, что фантастики тут и нет, а финальная глава – это просто трип рассказчика. Если у Алексея Сальникова Петровы страдали от температуры, то тут главного героя мучают жара, лень, конформизм. Еще москит укусил. Возможно, чем-то заразил. Но если читателю захочется, он, конечно, фантастику найдет. Потому ничего в мусорку не выбрасываем. В конце концов, читатель важней автора, об этом нам еще Ролан Барт рассказал.

Но каким бы зыбким не был «Пепел Анны», одно можно сказать точно: он не подходит для знакомства с автором. Постоянный Читатель, конечно, прочитает, что-нибудь для себя да найдет (или нет), но вот новичка эта книжка вполне может спугнуть. Если вы не читали Эдуарда Веркина, но очень надо, то начните с «Кусателя ворон», «Герды», «ЧЯПа». После них хочется еще. После «Пепла Анны» – не хочется. Но это все, конечно, жара, лень, конформизм.

Начнем с того, что режиссером «Агоры» неожиданно выступил испанец Алехандро Аменабар, который на тот момент прославился, прежде всего, нетипичными триллерами. Безусловно, его «Другие», в которых Николь Кидман демонстрирует поразительные актерские способности, нервно бегая по пустынному особняку (подлинная услада для глаза любого киномана), должны быть включены во всевозможные списки выдающихся фильмов, но это вовсе не означало, что у Аменабара так же хорошо должно получиться и историческое кино. И да, Алехандро Аменабар поступил с пеплумом так же, как поступал раньше с триллерами (и это самое интересное в данной ситуации!), а именно, переосмыслил жанр. Он умудрился в сих пыльных декорациях обустроить самый настоящий байопик не самой ординарной личности той эпохи. Но и этого ему было мало: он еще и сделал предельно антихристианский фильм. Не зря его все-таки запретили к показу в Италии.

Байопик смело можно назвать одним из самых сложных кинематографических жанров. В конце концов, втиснуть в ограниченный хронометраж (пусть он даже будет равняться четырем часам) биографию выдающегося человека – это не самая простая на свете задача. Более того, попытаться при этом показать живого человека, а не состряпать парадный портрет под силу далеко не всем. Удачный байопики, конечно, есть. Но неудачных в разы больше. В данном случае ситуация усложняется еще и тем, что в центре повествования находится полулегендарная личность. Гипатию Александрийскую часто называют первой женщиной-ученым, что уже ко многому обязывает в современном мире. Много подробностей о ее жизни сейчас уже и не узнаешь, мы даже толком не представляем всех ее философских интересов. И это еще речь не зашла про обстоятельства смерти. В таком случае у авторов, конечно, развязаны руки, сочиняй что хочешь. Можно даже приписать Гипатии те открытия, которые ничто не подтверждает. Алехандро Аменабар (он тут не только режиссер, но еще и один из сценаристов) идет по самому простому пути, а именно – следует традиции понимания фигуры и жизни Гипатии, которая сложилась в середине XIX века. Тогда ее представляли языческой мученицей, растерзанной христианами за то, что она не только занималась естественными науками, но еще и отрицала Бога. Сейчас эта позиция пересмотрена, но Алехандро Аменабар не обращает на это внимание.

Ранних христиан в пеплумах принято изображать мучениками. Их скармливают на экране львам, убивают злобные римские солдаты и так далее. Иное дело в «Агоре». Тут христиане предстают теми фанатиками, которые как раз и уничтожают всех исповедующих иную веру. Ловко переворачивая ситуацию, Алехандро Аменабар шокирует зрителя. Что примечательно, в общем-то он прав. Это была эпоха, когда христианство стало официальной религией Римской империи, а языческие культы как раз оказались под запретом. Потому-то именно христиане и забивают камнями язычников, а не наоборот. Культурные и просвещенные язычники оказываются жертвами нарождающейся новой культуры. В конце концов, именно христиане и дожгли Александрийскую библиотеку. Правда, данный момент в «Агоре» равен уничтожению всей библиотеки, хотя это был всего лишь финальный аккорд долгого ее упадка.

Сведущего зрителя уже на вступительном титре к «Агоре» должно покоробить. Авторы беззастенчиво сообщают, что в Александрии находилось два чуда света – Фаросский маяк и уже упоминающаяся выше Александрийская библиотека. Но всем известно, что в тот самый список библиотека не входила. Уже эта ошибка (пусть и не самая значительная из возможных) может настроить на недоверие к тому, что в дальнейшем покажут на экране. Что характерно, большинство событий соответствуют историческим данным. Но, во-первых, они максимально спрессованы во времени, хотя заняли гораздо больший хронологический промежуток, а, во-вторых, даны предельно прямолинейно. Первое простительно с точки зрения драматургии. На второе закрыть глаза гораздо сложнее, но так как это идет на аргументацию основной идеи фильма, то авторов все-таки можно понять. Простить – опционально. Да, в Александрии в то время была наисложнейшая политическая и общественная обстановка. Да, все нюансы показать сложно, тем более, что историки до сих пор с ними возятся. Но хотелось бы чуть больше именно что нюансов. Это, безусловно, сделало бы основную идею выпуклей и интересней, но создатели «Агоры» идут по более простому пути. Вот условно «наши» (хорошие), а вот «чужие» (плохие). Первые за сохранение знаний и культурных традиций, вторые хотят уничтожить все, до чего дотянутся. Поэтому вторые могут говорить, что милосердие – право исключительно Бога, человеку эта роскошь не доступна, а первым остается сидеть на своих виллах, предаваться умозрительным рассуждениям и ждать, когда за ними придет рассерженная толпа.

Все перечисленное, тем не менее, нельзя отнести к недостаткам фильма. В конце концов, это позиция авторов, а перед нами вовсе не документальное кино, а художественное произведение. Те, кому не нравятся феминистские истории и прямолинейные высказывания на тему религии, могут просто не смотреть. К тому же перевирают историю во многих фильмах, а их все равно любят зрители. Главное, чтобы было сделано ярко, сильно, логично и непротиворечиво. Изъян «Агоры» совсем в другом. Увы, но авторы не смогли соблюсти баланс личного и общего, истории главной героини и истории мира, в котором она живет.

История Гипатии (Рэйчел Вайс) выстроена в фильме пусть и стереотипно, но достаточно подробно. Нам дают понять, как, вообще, в античности могла появится женщина, занимающаяся философией и математикой, а также создавшая собственную школу. Ей просто повезло родиться в семье управителя Александрийской библиотеке, а также одного из виднейших мыслителей своего времени. Папа (Микаэль Лонсдаль) позволил своей любимой дочери стать такой, какой она хотела. Можно предположить, что если бы у него еще были сыновья, то такого не произошло бы. В конце концов, Гипатия оказалась его единственной наследницей, не только в имущественном отношении, но и в отношении общественной и философской деятельности. Во время преподавания Гипатия знакомится с тремя мужчинами, которые позже окажут огромное влияние на ее жизнь. Естественно, они все в нее влюблены. Во-первых, это Орест (Оскар Айзек), который вскоре станет префектом Александрии. Он настырней всех добивается своей учительницы, но, разумеется, получает от ворот поворот. Причем Гипатия поступает по отношению к нему не очень-то хорошо, выставляет на посмешище перед остальными учениками. Тем не менее, Орест все равно остается ей преданным. Во-вторых, Синезий, скромный христианин, которому предстоит стать епископом Птолемаидским (Руперт Эванс). Этот любит молчаливо, но трепетно. Тем не менее, вера для него важней женщины, хотя и он в свое время попытается помочь возлюбленной. В-третьих, это раб Давус (Макс Мингелла), он, конечно, не может и мечтать о том, чтобы соединиться с любимой женщиной. Но даже получив от Гипатии свободу и уйдя из ее дома, он все равно помнит о ней, именно ему предстоит сделать во имя любви по-настоящему страшную вещь. Сама Гипатия скользит между этими мужчинами, ведет умные разговоры, рассуждает об устройстве небесного свода, произносит перед правительством города страстные речи в защиту знаний и мудрости философов прошлого. Она изо всех сил не хочет принимать новую религию и новую мораль. И все это происходит на бурном и жутком фоне: уличная резня, избиение камнями, разрушение храмов, уничтожение статуй, страстные речи христианских проповедников, мир уже не будет прежним, Римская империя трещит по швам. Фон у Алехандро Аменабара получился таким колоритным и ярким, что история главной героини на нем просто теряется. К тому же и актеры, как говорится, подкачали. Рэйчел Вайс просто скучна в том, как изображает свою героиню. Нет в ней той страсти, которая выделила бы ее среди столь колоссальных декораций. Влюбленные в нее мужчины выделяются сильней, хотя и тут не все так уж хорошо. Оскар Айзек выезжает скорее на харизме, чем на актерской игре. У Руперта Эванса времени на экране не так много, чтобы развернуться (а он-то может, мы это знаем по «Человеку в высоком замке», где он сыграл роль Фрэнка Фринка). Самый колоритный персонаж получился у Макса Мингеллы. Но тут у актера хороший материал для сильной игры: раб, который постоянно находится в некоем противоречии, не способный полностью разобраться в самом себе, сперва принявший христианство, а потом, став свободным, засомневавшийся в людях, называющихся христианами. В нем столько энергии, что ему все-таки удается не потеряться среди всех этих пыльных улиц, истеричных ораторов, страстных проповедников и жути от того, как старый мир трескается и крошится. Но даже про него забываешь, когда на сцене появляются те самым яростные христиане. Одному только Аммонию (Ашраф Бархом) стоит только открыть рот, чтобы вселить в зрителя и восторг, и отвращение, и трепет, и пожелание этому персонажу погибнуть как можно быстрей. И, в общем-то, данная ситуация вполне объяснима. Мелодрама плохо дружит с агиткой, тонкие душевные переживания не рифмуются с лозунгами. Особенно если часть относящаяся к идеологии проработана лучше, чем мелодрама. И да, дорогие создатели «Агоры», не надо было выставлять в финале злосчастную Гипатию полной дурой только ради того, чтобы подчеркнуть ее мученичество.

Да, у Алехандро Аменабара получилось злое кино о том, откуда появилось религия, которую часто называют религией милосердия. Он показывает, что христианство выросла из крови и ненависти, и не жалеет для этого сил и красок. Понятно, что на деле все было сложнее, война идей происходила не только на улицах, но и в философских спорах. Точно так же понятно, что сильные мира сего манипулировали простыми людьми и сеяли среди них раздоры, чтобы укрепить свою власть. Ясно и то, что когда старый мир гибнет, его представителям это вряд ли понравится. Но если отстраниться от конкретного содержания, а посмотреть на ситуацию в целом, то окажется, что перед нами прежде всего притча о гибельности фанатизма. И она применима ко множеству исторических ситуаций. Кинокритики в 2009-ом увидели в «Агоре» еще и параллели с исламским терроризмом. Сейчас в ней легко увидеть параллели с протестными движениями по всему миру, а особенно с катавасией, которая происходит в США. Пройдет еще десять лет, увы, возникнут новые параллели. Алехандро Аменабар мог выбрать для своего высказывания любой острый исторический материал: от крестовых походов до Великой французской революции, но остановился именно на событиях в Александрии заката античности. Понятно, что для него это было чрезвычайно важно. Но это еще не означает, что порой истории не начинают говорить того, что их авторы в них, возможно, и не вкладывали. Даже если для Аменабара было самым важным высказаться в антихристианском ключе, это не отменяет того, что у него все-таки получилась универсальная история. Пусть даже ее можно было рассказать и лучше.